Андрей Константинов

Письмо другу: через двадцать лет

Знаешь, я так и не поверил до конца, что ты утонул. - Как?.. - произнёс я растерянно, когда утром позвонил Миша Цовма и сказал, что тебя больше нет. Как такое возможно, если только три дня назад возле памятника Есенину на Тверском бульваре ты - живой и настоящий - читал отрывки из своего "Чёрного знамени"? Участники нашего неформального Первомая весело смеялись от каждого двустишия, улыбались случайные прохожие, в сторонке дежурили стражи порядка, а ты щедро одаривал всех искрами своего жизнелюбия, светясь изнутри от вдохновения и затаённого счастья. Потом пели "Атлантов", "Варшавянку", ещё что-то, а впереди у тебя была дорога, ещё одна экспедиция в мир без отчуждения - из тех, в которые ты умел превращать любой заурядный поход...

И вот, на следующее утро - этот предательский оверкиль на казавшейся такой безобидной равнинной реке в Новгородской области.
Наверное, весло зацепило корягу - почти полностью скрытая высокой водой, она внезапно возникла на очередном повороте извилистого русла. Тело, прогретое майским солнцем и разгорячённое весёлой борьбой, холода не ощутило, когда могучая сила реки мгновенно закрутила байдарку вокруг внезапного препятствия и опрокинула через борт. ЛенА вынырнула в нескольких метрах впереди, на секунду обернулась - солнечный блик скользнул по её намокшим огненно-рыжим волосам (утончённый лирик, ты и тогда был готов ей любоваться!) - и, убедившись, что ты на поверхности, уверенно поплыла к берегу. А ты... Почему ты не переобулся при стапеле? Отяжелевшие сапоги пудовыми гирями тянули вниз, выплывать поперёк быстрого течения с каждой секундой становилось всё труднее. Ты попробовал сбросить обувь, но мокрая резина липла к ногам, и чтобы от неё избавиться, требовались нечеловеческие усилия...
Возможно, всё было и не совсем так, но в любом случае я знаю, что ты боролся до конца...

- Миша, но раз тело не нашли, значит, не утонул, а пропал без вести?
- Андрей, я и сам хотел бы верить, но прошло уже двое суток.

Ещё два дня ребята безуспешно искали твоё тело (нелепо звучит, правда?), прощупывая шестами с плота дно реки. Потом они вернулись. Я поехать не смог, и пока ждал известий, всё не давал умереть надежде, представляя, как они встретят тебя живого и здорового, и ты расскажешь, как был снесён течением, потерялся и потом долго искал своих. Первый раз, что ли? Ты, романтик, разве не исчезал на несколько суток в лесах под Архангельском, уведя с собой девушек-археологов?.. В то время я ещё не успел побывать на обжитых берегах речки Мды, чтобы понять, насколько несбыточны были мои надежды.

После возвращения Петя написал пронзительные строки:

Примерно тогда же ты стал меня навещать бессонными ночами. Теперь, начитавшись Юнга и нахватавшись от него всяких умных слов, я знаю, что это называется техникой активного воображения. Ты приходил всегда во всём тёмном - наверное, намекал насчёт моей собственной теневой стороны? Но эти намёки я начал понимать гораздо позже...
Тело нашли через месяц твои друзья и коллеги - географы из МГУ, - когда схлынул весенний разлив, оно обнаружилось возле самого берега. Если ты вдруг не в курсе или запамятовал, похоронили тебя на местном кладбище. О том, как на твоей могиле щиплет глаза, будто в костёр подбросили сырых сучьев, я узнал только через пять лет, в 2001-м, когда мы с Петей, Мариной и шестилетним Славкой добрались до тех берегов. Наверное, всему виной твой такой живой портрет на памятнике. И красота тамошних мест...

Известную фотографию - на ней ты в джемпере с гербом ушедшей в историю страны и надписью по кругу: "Вся власть - советам!", широко улыбаясь, обращаешься к невидимой аудитории - я прикрепил к стеклянной дверце книжного шкафа. (Ну, ты помнишь, таких снимков было напечатано несколько; теперь один из них есть и на обложке твоего юбилейного сборника "Чёрный фронт" - да-да, по названию "африканского" рассказа.) В уголке изображения я поместил вырезанную из пачки индийского чая сцену из "Махабхараты" - когда Арджуна обращается к своему известному колесничему с мучительным для себя вопросом, а тот отвечает, что смерти нет, и хватит, мол, об этом. Фото и сейчас на месте, а в 2005-2009 гг. под ним проходили сборы ефремовского кружка.

Сейчас я вдруг осознаю, что с молодым Иваном Ефремовым у вас обнаруживается немало общего. То, что оба красавцы-мужчины, жизнелюбы, неутомимые путешественники, знающие и любящие Землю, - ещё не так удивительно. Но ведь и тот же тонкий лиризм настоящего романтика, та же любовь к звучным словам из других языков, их неспешное смакование, с тем, чтобы после нанести на бумагу в огранке нового сюжета. И даже лёгкое заикание у обоих. Когда же я думаю о том, что именно в год и месяц твоего рождения Иван Антонович пережил сильнейший сердечный приступ, который едва не стоил ему жизни ("едва не перешагнул черту Беспредельности", как выразился он в одном письме), все эти совпадения мне начинают казаться мистическими.

Те, кому довелось заглянуть за черту, иногда рассказывают о проносящихся перед внутренним взором картинах прошедшей жизни. Какие картины мог видеть ты?
Мне представляется необычно яркое летнее утро. Сколько тебе лет? Наверное, не больше десяти. Вы с младшим братом идёте по просёлку через поле встречать с электрички маму. Безветрие. Машет невесомыми крыльями бабочка-лимонница, над высокими травами неподвижно зависают стрекозы, откуда-то из небесной выси разносится негромкая трель жаворонка... 

"Николай Муравин родился в Москве в 1966 году. Биография его (служба в армии в промежутке бесконечного процесса обучения в школах, техникумах и вузах) для широкой публики интереса не представляет, поэтому опускается", - написал ты однажды в справке на себя самого для какого-то сборника. Мы мало рассказывали о себе - находились более актуальные дела, - и теперь значительная часть траектории яркого метеора под названием твоя жизнь восстанавливается лишь по твоим литературным работам.
Твои опубликованные воспоминания начинаются с подвыпивших парней, "стреляющих" мелочь на выходе из школы. Начало восьмидесятых. Яростные споры с другом о том, всё ли прогнило в стране, или есть ещё надежда. Ты нашёл ответ: революция продолжается, но не здесь, - её отголоски иногда просачивались в новостях, её частицы приносили люди с другого континента. Была советско-латиноамериканская Интербригада имени Эрнесто Че Гевары, были стихи, книги и музыка, концерты в школьных актовых залах и плакаты революционного содержания по стенам "явочной квартиры". И разговоры - разговоры, от которых пьянеешь без вина...
Служил ты на Севере. Визборовской шутливой романтики - "В полуночном луче с базукой на плече..." - ты в середине 80-х там не нашёл, зато позже, вспоминая армейскую жизнь, проявил себя как талантливый и остроумный антрополог:
"Специфика жизни армейских коллективов, в значительной мере изолированных от внешних влияний и зачастую занятых совершенно неестественной, с точки зрения гражданских лиц, деятельностью, позволяет их уподобить неким замкнутым квазиплеменам. Нам представляется, что такое уподобление особенно правомерно для частей, размещённых вдали от географических центров цивилизации. Эта своеобразная среда, в которой элементы родовых, кланово-феодальных и абсолютистско-этатистских отношений сосуществуют в группах людей, работающих с современной военной техникой, ещё ждёт своего Миклухо-Маклая..."

Потом - учёба, а затем работа на географическом факультете МГУ, творческая группа "Крюк", журнал "Ровесник", Конфедерация анархо-синдикалистов. В Университете мы и познакомились с тобой в 1990-м году, а твой шедевр "Момент зависания Крюка над урюковой чащей, полной тушканчиков" и сейчас придаёт мне заряд веселья и бодрости. Я вспоминаю акции памяти китайских студентов, погибших на площади Тяньаньмэнь. Вспоминаю карнавальные представления: "День политика", "Референдум по теореме Пифагора" - в них мы пародировали московскую политическую жизнь того времени, которая нам казалась клоунадой, и особенно не задумывались о том, что реальная политика в это же самое время делалась за закрытыми дверьми кабинетов и офисов. Не помню, чем закончилось голосование по Пифагору, но судьба страны, не смотря ни на какие референдумы, была предрешена. Жизнь становилась жёстче и жесточе. Рухнуло социальное государство, на окраинах бывшего Союза лилась кровь.

Потом война в Чечне, бомбардировки городов и сёл без разбора, обгорелые трупы женщин и детей (через двадцать лет похожая история произойдёт в соседнем государстве). "А что вы протестуете? Чеченцы - бандиты, их всех поубивать надо", - бросила нам с Мариной одна с виду интеллигентная женщина, когда мы в метро клеили листовки с твоим рисунком: Vodka “Eltzin” и дымящиеся развалины городов. Тогда же ты провёл ночь в кутузке и наутро делился со мной впечатлениями. Должен тебе сказать, что сегодня мир не стал заметно лучше, но довольно о плохом.

Ты подолгу пропадал на учебно-научных станциях географического факультета: на Таймыре, где зарисовывал с натуры белых медведей ("скорость такая махина на коротких дистанциях развивает больше, чем Карл Льюис..."), в Карпатах, в Хибинах и, конечно, в Сатино. Я помню, как ты однажды вёл нас туда заснеженными полями из древнего Боровска. А в последнее своё лето ты успел побывать на Бирюсе, чтобы встретиться со староверами и написать об этом документальный рассказ для журнала "Вокруг света". Смотри, я неплохо усвоил твои уроки географии: без труда нахожу на карте Восточный Тимор (кстати, страна добилась независимости в 2002-м, и в этом есть капелька твоего участия), знаю, где говорят на кечуа, кого в Мексике называют гачупинами и где протекают реки Бирюса и Мда... Хочется процитировать один из твоих шедевров, очень вкусный: "Две белые кошки живут в море, простирающемся до самого горизонта на уровне подоконника 10-го этажа 12-этажного дома. Наверное, волн в этом море никогда не бывает, иначе давно затопило бы квартиру. Когда утром ты просыпаешься, встаёшь и откидываешь трепещущие на ветру, пропитанные солнцем лёгкие занавески, кошки плывут тебе навстречу. Они совсем не боятся людей и обожают свежую землянику, которая хранится на подоконнике в эмалированных кружках". Эту чудесную зарисовку дополняет рисунок "Сбор земляники в Сатино", теперь также украшающий обложку твоего сборника: эмалированными кружками уставлено всё поле до горизонта, вдали плывёт дирижабль, а завершает композицию Одинокое Дерево, которое мне представляется Мировым. Такая вот космогония.